|
НА МАСЛЕНИЦУ
В нашей таёжной деревеньке Тунуске всегда в особом почёте был праздник проводов
русской зимы – масленица. А для нас – в ту пору ребятишек
двенадцати-четырнадцати лет – праздник вдвойне. Мы катались на разукрашенных
тройках, глазели на разные игры, особенно старались не пропустить состязания по
лазанию на обледенелый столб за хромовыми сапогами и борьбу на опоясках.
В моей детской памяти наиболее ярко запечатлелся случай, когда чернореченский
кузнец Василий Пятунин поборол почти всех наших мужиков, рискнувших бороться с
ним. Толпа тунусовцев недовольно гудела, особенно возмущались бабы:
- Нешто у нас не найдётся мужика, штобы одолеть краснорожего чернореченца?!
Вдруг из этой галдящей, возмущённой толпы вышла
Гомонова Домна. Она подняла со снега опояску и, оценивающе оглядывая кузнеца с
ног до головы, начала подвязывать её вокруг талии. Завидев эти приготовления,
все притихли. Невиданное дело: баба собирается бороться с мужиком. Да ещё с
каким мужиком! А может, она просто хватила лишнего? Или решила посмешить
честной народ?
Кузнец, глядя на то, что с ним собирается бороться крупнотелая, толстая, как
квашонка, баба, громко расхохотался, приговаривая:
- Умора! Бабу супротив меня выпускают!
Но Домна прервала его разглагольствования крепким ударом кулака по плечу. Потом,
не раздумывая, ухватила Василия за опояску и с силой встряхнула. Пятунин изумлённо
крякнул.
Толпа, словно очнувшись от оцепенения, разом ожила, загалдела, шум поднялся невообразимый.
Задние стали давить на передних, меня оттиснули. С трудом выбравшись из толчеи,
я с ходу полез на забор. На заборе, ещё не успев развернулся, услышал за спиной
сплошной оглушительный рёв. Испуганно оглянувшись, увидел невероятную картину:
Домна сидела на кузнице, заломив ему руку за спину.
Трудно сказать, что решило исход необычного поединка: напористость и неженская
сила Домны или усталость и ошеломление соперника. А может, энергичная поддержка
односельчан?
Очевидно было одно: Домна Гомонова победила в единоборстве самого сильного
человека округи.
Мужики-тунусовцы вытащили из толпы Федьку, мужа Домны, и принялись качать.
Тщедушное Федькино тело в коротком овчинном тулупчике взлетало над площадью,
как детский мяч. Наконец, отведя душу, они поставили его на землю и, хохоча до
слёз, стали по очереди поздравлять:
- Ох, и везучий же ты, Федька! – смеялись они, хлопая его по плечу. – С такой
жёнкой нигде не пропадёшь! Не баба – гренадёр!
...Мне часто приходилось бывать в избушке Федьки и Домны. Жили они на самом
бойком месте, возле сельповского магазина. По мнению большинства односельчан, и
Федька, и Домна, которым давно перевалило за тридцать, были с «причудинкой». А
кое-кто по отношению к ним откровенно крутил возле виска. Ростика Федька был
небольшого. Его удлинённое тело заканчивалось короткими и толстыми, как два
полешка, ногами. Поэтому и прозвище ему дали Федька Коротенькие Ножки. Работал
он на молокоприёмном пункте.
Летом, когда случались тихие вечера, бабы и девки, сдав молоко, домой не
спешили. Из соседнего дома выносили патефон, и становилось шумно и весело. Но
настоящее веселье начиналось лишь после того, как Федька, управившись с
молочными делами, выходил на улицу с гармонью наперевес. А гармонист он был
отменный. Обучая меня, Федька любил приговаривать: «Учись, Минька, гармонист на
деревне второй человек... после продавца».
Как только «второй человек на деревне» появлялся, «вечёрка» словно преображалась.
Патефон немедленно убирали, освобождая место своему любимцу, а он, ни на кого
не глядя, во всю ширь растягивал мехи своей «полухромки» и заводил частушки.
Фёдора в этот момент было не узнать. Душа наизнанку. Лицо – хоть икону пиши.
И всё же подруги, узнав, что домна выходит замуж за Коротенькие Ножки, поначалу
не поверили, прибежали, стали расспрашивать. А она только улыбалась и молчала.
Принялись отговаривать, убеждать, но всё напрасно.
...Вечером, когда праздничная площадь
опустела, я, не утерпев, пошёл в знакомую избушку. Открыл дверь и замер от
неожиданности: Домна ревела взахлёб на кровати, уткнувшись в подушку. Я
боязливо спросил:
-
Тётя Домна, ты чего плачешь?
-
Фе-е-дь-ка... про-о-пал...
-
Как пропал?! – не понял я.
-
Не зна-а-аю... Всю Тунуску обегла, нигде его нет... Может, уже за-а-мёрз
где-нибудь...
-
Да я его видел, когда он к своим старикам заходил.
-
Давно?! – вскочила она с кровати. – Мать сказывала, что его не было!
-
А я видел. Вот как темнеть начало...
Федькины престарелые родители жили на самой окраине деревни. Мы с Домной вошли
в их избу, и она прямо с порога нетерпеливо спросила:
-
Мама, где Федька?
Бабка Фёкла замялась виновато, потом, сокрушённо махнув рукой, показала пальцем
на полати. Домна легко вскочила на приступок печи, заглянула в темноту полатей.
-
Федя, - громко позвала она, - Феденька, ты чего из дома-то ушёл?
-
Не пойду я домой. Чего пришла? – отчуждённо выговорил Федька.
-
Пошто не пойдёшь-то – искренне удивилась Домна.
-
Опозорила ты меня на всю округу! Живи как хочешь! Не муж я тебе боле!..
-
Што же мне делать-то?! – растерялась Домна, оглядываясь то на меня, то на
бабку, то опять на полати. – Не могу я без тебя жить!
На глаза её навернулись крупные слёзы. Неожиданно она спрыгнула с приступка на
пол, схватила сучковатое берёзовое полено и метнулась обратно:
- Раз так, спускайся! Бери полено и бей меня, коли я виноватая!
Федька поскрипел досками, видимо, раздумывая, как ему быть, потом неторопливо
спустился вниз. Жена смиренно шагнула в его сторону, протягивая полешко. Федька
молча взял его. Размахнулся... Ойкнула в испуге бабка Фёкла, выронив из руки
веретёшко; я на всякий случай ухватился за ручку двери, собираясь дать стрекача.
Но Домна вдруг улыбнулась сквозь слёзы и тихо засмеялась. Федька опустил руку и
тоже расплылся в улыбке, но, спохватившись, посуровел лицом и, шагнув с
приступка на половицы, не спеша, по-хозяйски прошёл за стол:
-Однако смотри у меня. Боле в мужицкие дела не лезь! А то в другой раз так
отхожу вон энтим поленом... Михаил Речкин
| 
