ГЕНСЕК В РУКУ


Мне приснился Брежнев. От неожиданности я даже проснулся. «К добру это или к худу?» — шевельнулось в мозгу. Тоскливо оглядел свою холодную салехард­скую квартиру. Темень. За окном полярная ночь. Лежу один, совсем, как тот грузин.

                    Стоп! А что это у меня на груди? Щупаю… Рука?! Постой-постой откуда здесь третья рука? Я же один? Вчера не пил… Да я вообще почти трезвенник! И с головой у меня полный шарман. А рука вот она — лежит! Не моя рука!

                   Осторожно беру чужую холодную руку за палец, медленно поднимаю выше, выше… Бросил. Рука безжизненно упала на грудь. «С трупом что ли лежу?» — начал лихорадочно соображать. И тут мои нервы сдали:

                   — А-а-а-а!!!

                   Вскакиваю! Рука падает с груди и… О, Боже, я же отлежал собственную руку. Фу-у… Стало жарко.

                   Нет, такой обогрев мне не нужен, пора заводить «грелку во всю спину». Иначе свихнуться можно или вообще не проснуться.

                   Летом поехал в отпуск на юг к родителям. Они жили на хуторе Скородумовка близ тихого городка Каменск, что в Ростовской области. Предков ещё в семидесятом потянуло из Сибири в тепло на яблоки. И я привык отогреваться там же.

                    Дома оказался один отец. Мать была на работе.

                    Батя жутко обрадовался. Он хоть и не был хроником, но выпить любил. В тот момент, когда у него появлялось нестерпимое желание принять на грудь, прятать от него спиртное было бесполезно.

                     — Так! — возбуждённо начал он, — мать где-то припасла к твоему приезду бутылку. Ты ищешь в летнице, а я в доме и огороде. Начали!

                     Мы разошлись по объектам. В одном из шкафов я наткнулся на свою тетрадь за третий класс, потом нашёл старый фотоальбом…

                     — Ты что?! Всё ещё ищешь? — вбежал отец. — Пошли! Я уже огурцы нарезал.

                     Мы сели за стол, подняли стаканы. «За приезд!» — радуясь, как ребёнок, выдохнул батя. Звякнули гранёными, выпили, захрустели свежими огурцами.

                     — Где ты её нашёл? — кивнул я на бутылку портвейна.

                     — А-а в бочке… Здесь потоптался — не чую её, пошёл в огород. Там мать раньше прятала… И тут на глаза попалась бочка с дождевой водой. Понимаешь, сверху вода сплошь зацвела, а с краю махочкое такое пятнышко. Что-то туда упало. Может, абрикос? Нет, не мог. Тада я шасть рукой, а бутылка на дне. Мать привязала её за горлышко ниткой и опустила в бочку. Зря старалась! Пять минут, и я её нашёл.

                      — Бать, тебе бы в сыскари, а ты в простых плотниках ходишь, — притворно вздохнул я, разливая остатки портвейна.

                      — Плотником лучше и спокойней. Сделал крыльцо, получил двадцатку, а там… — он равнодушно махнул рукой.

                      Мы допили вино. «Эх, если расслабляться, то до конца!» — чуть поколебавшись, подумал я, и достал из чемодана коньяк. Прикончили и его.

                      — Бать, ты тут ложись, спи, а я пойду… Надоело одному. Хочу жениться.

                      — На к-ком? — пьяно моргая, осведомился родитель.

                      — На Гале Рудковой.

                      — П-правильно! Женись! Девка хорошая. Матери уколы бесплатно ставит. Со всех по рублю, а с Дуси ни-ни…

                      — Всё! Решено! Женюсь!

                     Я встал из-за стола и, покачиваясь, вышел на улицу. Галин дом был неподалёку. Дошёл быстро. От родителей знал, что сваты в этот старый казачий курень приезжали не раз, но поворачивали ни с чем. Однажды её обманом увезли в лесопосадки, всю ночь здоровенный бугай пытался совершить «подвиг», но Галина оказала ему такое яростное сопротивление, что тот в конце-концов отступил.

                      Вхожу в дом, за столом сидит отец Гали — дед Георгий. Ему уже тогда перевалило за семьдесят.

                       — Здравствуй, Георгий Иванович. Галя дома?

                       — А-а Миша… — сипловато по-старчески заговорил он. — Заходи, садись. Галя на работе. Скоро приедет.

                       Я сел на старый табурет, огляделся… Смотрю портрет Брежнева.

                       — Дед. Ты что — на него молишься? — кивнул я на генсека.

                       — Молиться  не молюсь, но уважаю.

                       — За что?!

                       — За доброту, отзывчивость, сердечность…

                       — Ты о нём так говоришь, как будто водку с ним пил, — с иронией выговорил я.

                       — Пил… и не раз. Он ведь летом сорок второго у нас на постое был. Вот тогда мы с ним водку и пили. Он меня Жорой звал, а я его Лёней. Хороший он мужик, очень хороший. Душевный! Я ему длинную телеграмму к семидесятилетию отбил, почти на всю пенсию.

                       «Мистика!» — мне сразу вспомнился салехардский сон.

                       — Так что… — оглядываясь вокруг, и, всё ещё не веря услышанному, начал я, — Брежнев квартировал в этом доме.

                       — Нет. Мы тогда жили в Каменске по Арсенальной, тридцать семь. Вот там он и обитал с нами около двух месяцев. Его армия стояла в Каменске на формировании.

                        «Ну и дела?!» — трезвея, подумал я. И вовремя! Вошла Галя… Мы обнялись.

                        — Привет, полярник, я тебя ждала. Давно приехал?

                        — Только что.

                        —  Рассказывай: как живёшь, какие планы?

                        — Замуж за меня пойдёшь?

                        -…Пойду, — чуть задумавшись, улыбнулась она.

                        — Ну тогда… пошли.

                        И я увёл её в родительский дом, а 11 июля 1981 года мы зарегистрировались в местном сельсовете.

                        Всё так и было! Бог тому свидетель!

                        Теперь по ночам, когда я, просыпаясь, ощущал на себе третью руку, уже не пугался и не вскакивал. Рядом лежала роскошная «грелка»… южного разлива. Ночи стали теплее и спокойнее, а в Заполярье они ой какие длинные…

Михаил Речкин