ЖИЗНЬ любимца публики Сергея Захарова не однажды висела на волоске. Но всякий раз к нему приходило чудесное спасение: из штормового моря его вытащил случайно оказавшийся поблизости армейский товарищ, из Магадана, где опальный артист отбывал ссылку, — незнакомый прежде чиновник. А в 46 лет Захаров перенес клиническую смерть лишь благодаря невероятным совпадениям. «Как будто кто-то в последний момент удерживал меня на краю пропасти, — описывает он свои ощущения. — И я этому не сопротивлялся».
ВПЕРВЫЕ такое случилось с ним в детстве: «Во втором классе мы с мальчишками забрались на дерево. Я сорвался с большой высоты. Падал, как тряпичная кукла, головой вниз. От страха забыл обо всем и даже не пытался за что-нибудь зацепиться. У самой земли нога попала в развилку между сучьями и застряла. И я в таком положении повис. Так и висел, пока не сняли.
А потом меня спас от смерти давний приятель. В тот день в Сочи в 6 утра я заплыл за мол и не смог вернуться из-за прибоя. В бессилии лег на спину, и вдруг чьи-то руки потащили меня к берегу. Пришел в себя — а это Женька Феонов! Он сказал: «Я купался неподалеку. Смотрю, какой-то мужик тонет. Ну я и поплыл!»
Месть УтесоваВ 1971-м в Москве Захаров попался на глаза Леониду Утесову: «Я учился в Гнесинке и подрабатывал в ресторане «Арбат», пел по-английски с джазовым оркестром. Однажды в гримерку вошел директор утесовского оркестра: «Леонид Осипович будет с вами говорить». Оказалось, что сам Утесов в этот вечер ужинал в ресторане со своей командой. При встрече человек-легенда сказал, что сделает из меня «второго Утесова». Для этого я должен во всем его слушаться, набраться терпения, а главное — ездить с оркестром на гастроли. Начались вояжи, в основном по городам Сибири. А потом я понял, что от любви до ненависти у моего учителя один шаг…
Меня представляли на концертах как его ученика. Хотя сам маэстро на гастроли уже не выезжал: не позволяло здоровье. Уроков мастерства я от своего «учителя» так и не получил. Во время кратких побывок в Москве всякий раз слышал знакомую фразу: «Не трать время на учебу! Тебе и так рукоплещут!» И я снова уезжал в Пермь или Красноярск.
Через полгода «очнулся». Со стыдом выходил на сцену, неумеха, с ужасным ощущением, что занимаю не свое место. Как-то попал на представление ленинградского Мюзик-холла и в тот же день решил: ухожу!
Перед отъездом в Ленинград зашел к нему домой на Садовую-Кудринскую. Шикарная квартира, зал с роялем. «Леонид Осипович, я покидаю ваш оркестр. Буду работать с Ильей Рахлиным». Утесов изменился в лице. Он был взбешен: я уходил к его главному конкуренту. «Щенок! Ты еще узнаешь, кто такой Утесов! Утесов никому ничего не прощает!» И не простил. Полгода спустя в «Советской культуре» появился памфлет. Там было описано, как я веду богемный образ жизни: кучу в ресторанах, швыряю чаевые и никто мне не указ. Публикацию заказал тот самый директор оркестра, который когда-то познакомил меня с Утесовым».
Звонок в Магадан
В 1977-м Захаров исчез с эстрады: «В то время первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов ухаживал за Людмилой Сенчиной, а мы пели с ней дуэтом, вместе ездили на гастроли в купе СВ.
К тому же однажды Романов пригласил меня выступить в загородной резиденции. Подошел его помощник: «Григорий Васильевич приглашает вас спеть». А у меня было запланировано другое выступление. И я без всякой задней мысли отказал».
Вскоре Романов принял меры: после подстроенной драки с администратором Мюзик-холла Захарову дали год тюрьмы «за прерывание служебной деятельности должностного лица». Под надзором конвоя он клал кирпич на стройке и клеил коробки для мелков на фабрике. После этого выход на большую эстраду был заказан: «Снова — провинциальные залы, как и «при Утесове».
«Я потерял надежду пробиться наверх. Пять лет — Магадан, Сахалин, Камчатка. Однажды я гастролировал в Магадане. Жил в гостинице, а цветы с концертов ставил в вазу на тумбочке. К утру они исчезали: просыпаюсь — букета нет. Появились мысли о белой горячке… Оказалось, крыса, громадная, как кот, по ночам поедала цветы прямо из вазы, обхватив стебли передними лапами. Мне стало жаль крысу: я стал складывать розы у норы под столом. Крыса подбирала все до последнего лепестка. А потом об этом узнал администратор, и нору заколотили. Я потерял друга… Иногда слышал, как крыса скребется, хочет добраться до цветов, но ничем не мог ей помочь.
Я сам сидел за запертой дверью — надолго выпал из жизни, но однажды во время гастролей в Биробиджане в гостиничном номере раздался звонок: «Вас приглашают на празднование 8 Марта в Ленинград. Первый секретарь обкома Лев Зайков, лично. (Зайков сменил на посту Романова. — Авт.) Выступите в Театре оперы и балета перед женской общественностью». В Питере меня «реабилитировали», дали квартиру и отправили в турне по капстранам».
В гостях у смерти
ШЕСТЬ лет назад у него остановилось сердце: «Я отдыхал в загородной гостинице в Челябинской области, так как перенапрягся — дал 60 концертов в честь предвыборной кампании Ельцина. Утром нужно было вылетать в Москву, но в 3 ночи начался сердечный приступ. 6 минут был в состоянии клинической смерти. И опять случай — видно, судьба или что-то неведомое удерживало меня на этом свете? Ближайшая реанимация находилась далеко, в Миассе, но единственная в городе машина с бригадой скорой кардиологической помощи в момент приступа проезжала по шоссе как раз мимо ворот отеля. Вызов на «скорой» приняли по рации. Спустя 5 минут врачи были у моей постели.
Я ощущал себя чем-то вроде воздушного шарика: висел под потолком, чувствуя «спиной» шершавую известку. Очень хотелось поскорее вылететь из комнаты через форточку, будто за окном ждало что-то особенное. Внизу на кровати лежал какой-то голый черноволосый мужик. Я его не знал и был к нему совершенно равнодушен. В комнате что-то быстро делали люди в белом, у одного блестела лысинка. В пыли за шкафом я отчетливо видел батарейки от пульта управления телевизором, которые потерял накануне. Один из людей принес черный рогатый прибор, воткнул в розетку и крикнул: «Есть пять киловольт!» Раздался хлопок, точно ударили ладонью по футбольному мячу. Тело голого человека свело судорогой, и «картинка» перевернулась: я лежал навзничь, а врачи уже снимали с моей груди дефибриллятор… В больнице, куда меня привезли, была только одна ампула с веществом, растворяющим тромбы, — и та в запертом сейфе. Ключ хранился у главного кардиолога, который дежурил только раз в месяц. К счастью, именно в те сутки. А в 10 утра моя кардиограмма пришла в норму».
После возвращения «оттуда» Захаров переменился: прослыл затворником и мизантропом, избегает журналистов и возделывает свой сад в дачном пригороде Петербурга. Фермерствует и выращивает розы.
